В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.

Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что-то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.

Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.

Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.

Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.

– Священную древнюю столицу России! - вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)

Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что-то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.

– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.

Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.

– Eh bien, messieurs! Je vois que c"est moi qui payerai les pots casses, [ Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.

Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.

Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.

Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»

– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!

– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.

– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…

Лев Толстой. «Война и мир».

Профессор Академии художеств Алексей Данилович Кившенко (1851-1895) не принадлежит к числу выдающихся живописцев своего времени. В сущности, он, написавший немало картин на бытовые и батальные темы, прославился лишь одной из них, бесчисленные репродукции которой можно было встретить по всей стране. Без этой картины лет 70 не обходится ни один учебник по истории СССР (потом – России), десятки раз картину воспроизводили в виде открыток, причем славе этой картине почти не помешала революция: как только в 1930-х годах понятие патриотизма (пусть даже «советского) было восстановлено в своих правах, картина Кившенко оказалась весьма востребованной и советской пропагандой.

Кившенко не скрывал, что написал картину под влиянием романа Л. Н. Толстого «Война и мир», в котором дано описание этого знаменитого военного совета 1 сентября 1812 года в подмосковной деревне Фили, в крестьянской избе Андрея Фролова. Как известно, Толстой показал происходившее в тот день историческое событие глазами крестьянской девочки Малаши, которая «робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренно назвала Малаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой <…>. Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров, Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что-то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться. Все ждали Беннигсена…» Толстой, а вслед за ним и Кившенко почему-то забыли атамана М. И. Платова. Который также был на совете.

Это был военный совет, на котором обсуждался один жизненно важный для армии и России вопрос: сдать Москву врагу без боя или дать ему бой на тех позициях у Поклонной горы, которые подобрал начальник штаба Беннигсен? Он, открыв совет, поставил сразу вопрос в демагогическом ключе: «Если мы оставим Москву, то поверит ли нам общество, что мы выиграли Бородинское сражение, как мы уже об этом объявили?» Кутузов тут же прервал начальника штаба – Беннигсен метил прямо в него. Дело в том, что в ночь после Бородинского сражения 27 августа Кутузов, действительно, сообщил царю Александру об отступлении противника с Бородинского поля и даже о якобы преследовании его казаками. Позже, к утру, стало ясно, что французы удержали за собой поле сражения, а русскому командованию, подсчитавшему свои огромные потери, напротив того, пришлось издать приказ об отступлении. Остановкой в этом попятном движении и стала позиция у Поклонной горы. Кившенко как раз «фотографирует» тот самый момент, когда Кутузов прерывает Беннингсена и ставит вопрос иначе, прагматичнее, по делу: «Прилично ли ожидать нападения на неудобной позиции или оставить Москву неприятелю?». Слово взял Барклай де Толли, который сказал, что избранная позиция слаба, что нужно оставить Москву, ибо, сохранив армию, мы можем рассчитывать на победу. Завязался горячий спор, который участники совета вели, между прочим, на французском языке. Беннигсена поддержали шестеро из одиннадцати генералов, а Барклая только трое – Толь, Остерман и Раевский. Но решающее слово все же осталось за Кутузовым. Из мемуаров Ермолова следует, что якобы Кутузов накануне совета еще не знал, как ему поступить. Когда утром 1 сентября Ермолов высказал ему сомнения в надежности позиции под Воробьевым, Кутузов демонстративно ощупал его пульс и спросил: «Здоров ли ты?» - но когда вечером того же дня Барклай стал убеждать Кутузова оставить Москву, то тот, пишет Ермолов, «не смог скрыть восхищения своего, что не ему присвоена будет мысль об отступлении, и, желая сколько возможно отклонить от себя упреки, приказал <…> созвать гг. генералов на совет». Увы, доверять Ермолову не стоит – сам он не отличался благородством, нередко писал гнусности о других. И тут он чернит Кутузова, который все равно нес всю полноту ответственности за свои приказы по армии, кто бы ни предложил ему сами идеи приказов. Так и здесь, повторив доводы Барклая о слабости избранной позиции, Кутузов закрыл совет словами: «Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собой для блага Отечества. Повелеваю отступать!» Толстой уловил эту главную мысль Кутузова, вложив в его уста слова: «Eh bien, messieurs! Je vois que c’est moi gui payerai les pots cases» («Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки»). Нет сомнений, тяжкий груз лег на плечи Кутузова. Он знал, что за это решение на его седую голову потом выльют все помои (что Ермолов в своих мемуарах и сделал), но тогда главнокомандующий знал об удручающем состоянии своей армии, о колоссальных потерях, об отсутствии резервов, о слабости узкой, пересеченной оврагами позиции у Поклонной горы. Все это не давало ему никакой надежды на победу. Весь опыт и интуиция старого полководца подсказывали Кутузову решение об отступлении, правильность которого так бурно оспаривали его генералы на совете. Поэтому-то он решил взять грех на свою душу, полагаясь на Бога, удачу и… Москву, которая, как он писал тогда же, будет «как губка, которая всосет его (Наполеона. – Е. А. ) в себя». Нечто подобное уже случилось с ним в 1811 году, во время Русско-турецкой войны. Задумав изменить неудачный ход войны и заманить турок в ловушку, он вдруг оставил только что взятую его армией крепость Рущук и отступил, к возмущению царя и своих генералов. Тогда-то он и написал. Что уступка Рущука делает вред только его личной репутации, а не всей армии и что честь России и государя от этого не пострадает. А потом он разгромил окруженную им турецкую армию. Нечто подобное было и под Москвой. Примечательно, что больше всех негодовал на Кутузова за отступление главнокомандующий Москвы Федор Ростопчин. Он, как известно, задумал поджечь Москву при появлении французов возле столицы. А Кутузов много раз писал и говорил ему (в том числе и на позиции под Воробьевым), что «костьми ляжет», но Москву не сдаст. Но… сдал! Русскому Герострату было невдомек, что если бы он, узнав об истинных намерениях Кутузова отступить, поджег Москву до подхода русской армии, то войска оказались бы в катастрофическом положении – между пылающей столицей и огнем французов. А так, сдав Москву, Кутузов сохранил армию и надежду…

) Кутузов остался на поле битвы и, к общей радости войска, отдал приказ на другой день атаковать неприятеля. Но собранные им в ту же ночь сведения о великой убыли людей, особенно на левом фланге, убедили его в необходимости отступить за Можайск, чтобы привести армию в порядок и сблизиться с резервами, которые должны были подкрепить ее. На рассвете 27 августа он оставил поля Бородинские и пошел по московской дороге; вслед за ним двинулся и Наполеон . Пять суток шел Кутузов, тщетно ожидая прибытия свежих войск: они были еще далеко.

У самой Москвы, между деревней Фили и Воробьевыми горами, армия остановилась с мыслью победить или пасть под стенами столицы. Фельдмаршал, оглядев позицию, предварительно избранную Беннигсеном , признал ее неудобною к битве, собрал 1 (13) сентября 1812 военный совет в деревне Фили и предложил вопрос, ожидать ли нападения неприятеля в невыгодном месте или для спасения армии оставить Москву без боя и отступить далее? Мнения разделились. Беннигсен говорил, что стыдно оставить Москву без выстрела, что занятие столицы французами произведет неблагоприятное впечатление в России и в Европе, что нельзя еще отчаиваться в победе, и для лучшего успеха предлагал: сосредоточив главные силы на левом фланге, ночью двинуться вперед и напасть на центр неприятеля, уже ослабленный отделением многих отрядов для обхода русской армии. Барклай-де-Толли признавал эту меру слишком отважною: находил, что армия не в состоянии ждать неприятеля в занимаемой ею позиции, а тем более идти ему навстречу, и советовал, оставив Москву без боя, отступить по Владимирской дороге. После жарких споров совет в Филях разделился на две половины: с Беннигсеном согласились Дохтуров , Уваров , Коновницын и Ермолов ; с Барклаем граф Остерман и Толь; последний с той только важной разницей, что считал за лучшее выйти не на Владимирскую дорогу, а на Калужскую. Раевский также примкнул к стороне Барклая, предоставляя, впрочем, самому фельдмаршалу судить, какое действие произведет в политическом отношении известие о взятии Москвы. «С потерею Москвы, – возразил Кутузов, – не потеряна Россия, доколе сохранена будет армия. Уступлением столицы мы приготовим гибель неприятелю. Я намерен идти на Рязанскую дорогу; знаю, что вся ответственность обрушится на меня; но жертвую собою для блага отечества». Повелительное слово фельдмаршала «приказываю отступать» прекратило все споры.

Совет в Филях 1 сентября 1812. Художник Алексей Кившенко, 1880. Кутузов сидит слева. На противоположной стороне стола стоит Ермолов. Рядом с ним, под иконами - Дохтуров, Уваров и Барклай (справа налево). У окна со слегка наклонённой вниз головой - Раевский. Против него, с другой стороны стола - Беннигсен

На другой день после совета в Филях, рано утром русская армия снялась с лагеря. Солдаты думали, что они идут в обход, на бой решительный, однако вскоре дело объяснилось. С мрачным безмолвием, с невыразимою горестью в душе, но без ропота и уныния, в строгом порядке вступали полки за полками в Дорогомиловскую заставу и среди изумленного народа, по извилистым улицам столицы, с немалым трудом выходили на Рязанскую дорогу, между тем как Милорадович , начальствуя арьергардом, удерживал стремительные напоры врагов.

По материалам работ выдающегося дореволюционного историка Н. Г. Устрялова.

Подробности Категория: 1812 год Опубликовано: 13 сентября 2012 Просмотров: 12456

Соединенная русская армия под командованием генерал-фельдмаршала светлейшего князя М.И. Голенищева-Кутузова 13 (1) сентября выступила из селения Мамоново и двинулась к Москве. Не доходя до столицы, в двух верстах от Драгомировской заставы, войска встали биваками.

Подходящие войска располагались на позициях, выбранных генералом от кавалерии графом Беннигсеном. Правое крыло этой позиции примыкало к излучине Москвы реки перед деревней Фили, центр находился между селами Волынское и Троицкое, а левое крыло армии должно было встать на Воробьевых горах. Арьергард армии под командованием генерала Милорадовича расположился у села Сетунь.

Генерал-фельдмаршал Кутузов, определив положение войск, прибыл на Поклонную гору, где для него подготовили смотровую площадку со скамейкой. Генералы спешили ознакомится с местностью, для решения пригодна ли она для принятия сражения, и съезжались к ожидающему их главнокомандующему.

Многие посчитали позицию выбранную для сражения графом Беннигсеном очень неудачной. Высоты, на которых предполагалось разместить войска, имеют со стороны направления, по которому будет наступать противник, отлогие склоны. А за спиной наших войск в центре и на левом крыле склоны довольно круты, что существенно затрудняет маневрирование, подход резервов и возможность отхода.

Позиция русских войск изрезана поперек несколькими оврагами, затрудняющими, а местами практически лишающими разные части армии возможности сообщения между собой. Особенно правое крыло, которое отрезано от центра речкою Сетунь.

Резервы армии не имели возможности расположиться скрытно за высотами, на крутых склонах. У подошвы течет Москва река, а за ней простирается, насколько хватает глаз, сама столица. Поэтому, как боевые линии, так и резервы можно было расположить только на уступах, обращенных в сторону неприятеля, на открытом пространстве. Глубина построения войск была очень небольшая, и полностью вся позиция боевой линии и резервы могли простреливаться артиллерией неприятеля.

В случае если наша армия будет вытеснена с занимаемой позиции, то войска будут просто сброшены с крутых обрывов в Москва реку и опрокинуты в город.

Генерал Барклай де Толли, в этот день страдавший от сильной лихорадки, тем не менее конным объехал избранные Беннигсеном позиции. В своиз «Записках» он так охарактеризовал выбранные позиции:

«Они удивили меня. Многие позиции были разобщены непроходимыми оврагами, в одном из которых протекала речка совершенно прерывающая сообщение. Правое крыло примыкало к лесу простирающемуся на несколько верст к стороне неприятеля, что подавало ему возможность пользоваться превосходством своих стрелков, овладеть этим лесом и обойти нас с правого фланга.

Позади первой линии левого крыла находился овраг, глубиной до десяти до пятнадцати сажень, с крутыми скатами, что едва ли можно было перебраться через него по одиночке.

Резерв правого крыла стоял так близко, что всякие неприятельские ядра могли поражать все наши четыре линии, а резерв левого крыла отрезанный от боевых линий упомянутым оврагом, оставался бы праздным зрителем поражения впереди стоящих войск, не имея возможности поддержать их. Пехота этого резерва могла по крайней мере стрелять по неприятелю, поражая меж тем и своих, конница же лишенная всякой возможности приянть участие в бою, длжна либо немедленно обратится в бегство, либо оставатся в бездействии до уничтожения ее неприятельской артиллерией.

Позиция простиралась почти на четыре версты, армия, ослабленная Бородинскою битвою, заняв все ее протяжение, была бы растянута подобно паутине. Позади находилась река, а за ней обширный город. На сей реке было построено 8 мостов на судах, выше и ниже города, но должен заметить, что спуски к мостам наведенным выше города были так круты, что только лишь пехота могла по ним сойти. В случае поражения вся армия была бы уничтожена до последнего человека».

Убедившись в невыгодности позиции? Барклай де Толли поспешил на Поклонную гору к князю Кутузову, и, встретив генерала Беннигсена, изложил ему свои замечания о выбранной позиции, а затем высказал свои соображения и Кутузову. Выслушав Барклая, главнокомандующий спросил мнение Толя, который также сказал, что никогда бы не выбрал подобную позицию для сражения. После этого высказался генерал Ермолов, который очень эмоционально оценил выбор Беннигсена и сказал, что позиция имеет «большие недостатки и вряд ли возможно удержать ее».

Кутузов приказал Толю, Ермолову и полковнику Кроссаромму еще раз осмотреть позицию и донести о недостатках.

На поклонной горе продолжались работы по сооружению укреплений, но движение войск, определенных для занятия Воробьевых гор, было приостановлено. На поклонную гору прибыл граф Ростопчин, московский градоначальник. При беседе с Кутузовым, Ростопчин якобы заявил, что оставив Москву войска увидят за спиной пылающий город.

Вернувшись после объезда позиции Ермолов еще раз заявил Кутузову, что место для сражения не пригодное. На вопрос Кутузова: «Нельзя ли будет отступить с позиции на Калужскую дорогу?». Генерал Ермолов ответил, что противник не даст такой возможности.

Кутузов в 5 часов пополуди созвал военный совет в дерене Фили, на котором стоял один вопрос - о судьбе Москвы. На совете присутствовали генералы Барклай де Толли, Беннигсен, Дохтуров, Уваров, Остерман-Толстой, Коновницын, Раевский, Ермолов, Толь и Кайсаров. Генерал Милорадович не смог прибыть, так как не имел возможности отлучится от арьергарда армии.

Барклай де Толли настаивал, что давать сражение на позиции перед Москвой нельзя, и советовал отступить по дороге на Нижний Новгород. Генерал Толь предложил занять другую позицию: правым крылом войска должны встать к деревне Воробьево, а левым к новой Калужской дороге, в направлении между селами Шатилово и Вороново. А в случае надобности отступить к старой калужской дороге.

Далее высказался генерал Ермолов, который согласился с Барклаем де Толли во всем кроме отхода по направлении к Нижнему Новгороду. По мнению Ермолова в этом случае войска потеряют возможность сообщения с армиями Тормасова и Чичигова. Но в конце Ермолов заявил, что зная настроение в обществе нужно дать сражение перед Москвой.

Беннигсен твердо настаивал на сражении и невозможности оставить Москву без боя. «Стыдно уступать столицу без выстрела, если мы на это решимся то не будет ли это означать, что мы проиграли Бородинское сражение», - заявил Беннигсен.

С мнением Беннигсена согласились генералы Дохтуров, Уваров, Ермолов и Коновницын. Генерал Раевский считал, что если выбранная позиция не позволяет дать сражение и ввести в бой все войска, то необходимо двинутся навстречу неприятелю.

(На картине Кивощенко "Военный совет в Филях" изображены слева направо вокруг стола: Кайсаров, Кутузов, Коновницын, Раевский, Остерман-Толстой, Барклай де Толли, Уваров, Дохтуров, Ермолов, Толь, Беннигсен.)

Генерал Остерман-Толстой поддержал мнение Барклая де Толли о невозможности дать сражение. Кутузов выслушав мнения всех участников совета, сказал: «С потерею Москвы еще не потеряна Россия, поставляю первой обязанностью сберечь армию, сблизится с подкреплениями и самим уступлением Москвы приготовить неприятелю неизбежную гибель, и потому намерен пройдя Москву, отступить по рязанской дороге». Это высказывание дежурный генерал Кайсаров отразил в журнале Главной действующей армии.

Вопрос об оставлении Москвы без боя был решен. Кутузов решил провести фланговое отступление с рязанской на калужскую дорогу, как ранее и предлагал генерал Толь.

После военного совета в Филях была составлена диспозиция 1-й и 2-й Западным армиям на 14 (2) сентября 1812 года для перехода по рязанской дороге к деревне Панки.

«1-я и 2-я армии выступают в 3 часа пополуночи по Рязан¬ской дороге к деревне Панки двумя колоннами.

1-я или правая колонна под командою генерала от инфантерии Дохтурова состоит из 2-й кирасирской, 8-го, 7-го и 6-го корпусов и 4-й кавалерийской дивизии, идет левым флангом на Ка¬лужскую заставу и, пройдя город, выходит на Рязанскую заставу, потом продолжает марш по Рязанской дороге до дер. Панки; кирасирская дивизия идет тотчас за артиллериею.

2-я или левая колонна под командою генерал-лейтенанта Уварова состоит из 1-й кирасирской, 5-го, 3-го, 2-го и 4-го корпусов и 1-го, 2-го и 3-го кавалерийских корпусов, идет правым флангом на Дорогомиловскую заставу и, пройдя город, выходит на Владимирскую заставу, откуда проселочною дорогою выходит на большую Рязанскую дорогу, держась по левую сторону дороги, продолжает марш свой до деревни Панки. Кирасирская дивизия идет тотчас за артиллериею.

Квартиргерам полков тотчас отправиться по Рязанской дороге до деревни Пайки, где явиться генерал-майору Вистицкому.

Главная квартира быть имеет в дер. Панки.

1-й и 4-й кавалерийские корпуса не прежде выступают как тогда, как арьергард станет отступать.

Подтверждается всем корпусным, дивизионным и прочим начальникам, чтобы во время прохода войск чрез Москву ни один человек или нижний чин не смел отлучаться из своих рядов, каковых, буде окажется, тотчас велеть заколоть, господа же начальники за всякие беспорядки при проходе чрез Москву ответствуют строжайшим взысканием.

Начальник главного штаба генерал-майор Ермолов.»

13 (1) сентября генерал-майор Ушаков получил предписание главнокомандующего Кутузова, двигаться на рязанскую дорогу, где и соединится с армией.

Император Александр Первый 13 (1) сентября направил генералу А.П. Тормасову рескрипт о назначении его командующим во 2-ю Западную армию в связи с ранением генерала Багратиона под Бородином:

«В знаменитой победе, одержанной над имп. Наполеоном ген.-фельдм. кн. Кутузовым под Бородиным, к всеобщему сожалению ген. от инф. кн. Багратион ранен в ногу пулею. По сему обстоятельству нахожу я перемещение ваше к 2-й армии необходимым. Я уверен, что везде и при всяком случае вы мне дадите возможность отличить ревностную службу вашу новыми наградами.»

В этот же день, 13 (1) сентября, Император направил секретный рескрипт князю Кутузову, в котором известил о принятом решении об объединении 3-й Западной обсервационной армии генерала Тормасова и Молдавской армии адмирала Чичагова, и о назначении последнего командующим этой объединенной армией.

«Приближение храброй Молдавской армии к соединению с 3-ю Западною и важность настоящих обстоятельств заставляют меня обратить внимание на необходимость, чтобы один начальник ими руководствовал. Из двух я, по искренности с вами, признаю способнее адмирала Чичагова по решимости его характера. Но не хочу я огорчить генерала Тормасова и потому нахожу приличнее вызвать его к армиям, вами предводительствуемым, как бы по случаю раны князя Багратиона.

По приезде же генерала Тормасова от вас будет зависеть употребить его по вашему рассмотрению, и убыль, происшедшая в достопамятном сражении под Бородиным во 2-й армии, может вам служить предлогом, уже не разделять сих двух армий на двое, а почитать за одну. Тогда генералу Тормасову можете вверить резерв или другую часть, по вашему лучшему усмотрению. Сохраните сей рескрипт в тайне, дабы не оскорбить впротчем весьма уважаемого мною генерала Тормасова.»

Источники:

1. Генерал-майор М. Богданович "История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам", Санкт-Петербург, 1859 год. Том 2.

2. М.И. Кутузов. Сборник документов. Т. 4. Ч. 1. М., 1954

Материал подготовил обозреватель Александр Лир.

, в деревне Фили состоялся военный совет, на котором предстояло решить главный вопрос - давать наполеоновской армии сражение под стенами Москвы или оставить город без боя.

После Бородинского сражения русская армия отошла к Москве и ранним утром 1 (13) сентября расположилась у небольшой подмосковной деревни Фили на позиции, выбранной начальником штаба русской армии Беннигсеном. Местность оказалась чрезвычайно неблагоприятной. «В случае неудачи вся армия была бы уничтожена до последнего человека», - писал впоследствии русский генерал М. Б. Барклай де Толли.

Вечером того же дня в избе крестьянина Фролова собрался военный совет во главе с командующим русской армией М. И. Кутузовым , на котором надо было решить судьбу Москвы. Барклай де Толли выступил за необходимость отступления, обосновав это «опасностью позиции», и «превосходящими силами» противника, а также невозможностью «защищать столь обширного города, столь незначительными силами». Генералы Д. С. Дохтуров, Н. Н. Раевский и А. П. Ермолов поддержали отступление, П. П. Коновницын и Л. Л. Беннигсен высказались за сражение, остальные заняли выжидательную позицию. Последнего слова ждали от М. И. Кутузова. Выслушав всех присутствующих, главнокомандующий принял решение отступать. «С потерею Москвы не потеряна еще Россия», - заявил он.

Это было последнее отступление русской армии в Отечественной войне 1812 г.

При отступлении был отдан приказ об уничтожении складов боеприпасов и провианта. В городе начался пожар, уничтоживший более 70% зданий, все запасы продовольствия и вооружения. 2 (14) сентября Наполеон вошёл в Москву. Оторванные от своих тылов французы оказались фактически заперты в разорённом городе. В октябре 1812 г. французская армия покинула Москву и начала отступление по Калужской дороге. Но у Малоярославца Кутузов преградил путь Наполеону, вынудив его отступать по разоренной войной Смоленской дороге. Постоянные удары казачьих отрядов атамана Д. В. Давыдова и партизан, а также голод и сильные морозы превратили отступление французской армии в бегство. В битве у р. Березины Наполеон потерпел сокрушительное поражение и бежал, бросив остатки своей армии.

Избу крестьянина Фролова стали называть Кутузовской избой и старались сохранить как исторический памятник. Однако в 1868 г. она была почти полностью уничтожена пожаром. В 1887 г. по планам и чертежам прежней избы была воссоздана новая. В комнате военного совета разместили музей, посвящённый 1812 г., а в другой половине избы поселили солдат-ветеранов Псковского пехотного имени фельдмаршала Кутузова полка.

После 1917 г. Кутузовская изба была превращена в жилой дом.

В 1939 г. было принято решение об открытии исторического памятника «Кутузовская изба в Филях».

С 1962 г. Кутузовская изба является филиалом музея-панорамы «Бородинская битва».

Лит.: Березин Н. Отечественная война 1812 г.: Военный совет в Филях. М., 1912; Официальный сайт музея-панорамы «Бородинская битва». Б.д. URL :

Под прикрытием особого арьергарда, теперь уже под командой генерала от инфантерии Михаила Андреевича Милорадовича, заменившего казачьего атамана Матвея Платова, действиями которого Кутузов оставался недоволен по-прежнему, русская армия отступила за Можайск, Нару, Большие Вяземы и 13 сентября подошла к Москве.

Можайская дорога в 1812 году
Хромолитография по оригиналу П. КОВАЛЕВСКОГО

Уже 11 сентября последовал рескрипт императора Александра I генералу Михаилу Илларионовичу Кутузову: В вознаграждение достоинств и трудов ваших возлагаем мы на вас сан генерал-фельдмаршала, жалуем вам единовременно сто тысяч рублей и повелеваем супруге вашей, княгине, быть двора нашего статс-дамою

Портрет М.И. Кутузова
Роман ВОЛКОВ

Всем бывшим в сем сражении нижним чинам жалуем по пяти рублей на человека. Мы ожидаем от вас особенного донесения о сподвизавшихся с вами главных начальников, а вслед за оными и обо всех прочих чинах, дабы по представлению вашему сделать достойную награду. Пребываем вам благосклонны. Александр.

Кутузов на Поклонной горе перед военным советом в Филях
Война и мир
Алексей КИВШЕНКО

Посланный на разведку предположительного места сражения, начальник штаба генерал от инфантерии Леонтий Беннигсен доложил а концу дня 12 сентября, что такая позиция найдена в 3 верстах от Москвы. На следующий день Кутузов выехал туда. Главнокомандующий попросил генералов Барклая-де-Толли, Ермолова, Толя внимательно осмотреть позиции и доложить своё мнение. Барклай, несколько дней уже хворавший, верхом объехал поле брани и доложил о его полной непригодности. Такого же мнения были и Ермолов с Толем. Отдав распоряжение известить военачальников о созыве военного совета, Кутузов отбыл в деревню Фили, где в избе крастьянина Фролова разместилась главная квартира русской армии.

Кутузовская изба в Филях
Алексей САВРАСОВ

Кутузовская изба в Филях
Алексей САВРАСОВ

Кутузов на военном совете в Филях
Иллюстрация к роману Льва Толстого Война и мир
Андрей НИКОЛАЕВ

На военном совете, проводившемся в обстановке секретности и без ведения протокола, участвовали от 10 до 15 человек. Точно установлено, что присутствовали генералы Кутузов, Барклай-де-Толли, Беннигсен, Дохтуров, Ермолов, Раевский, Коновницын, Остерман-Толстой, Толь, Уваров, Кайсаров. Немного припозднился Беннигсен, затем приехал Толь, и последним уже после начала совета появился генерал Раевский. Вопрос был поставлен Кутузовым так: нужно ли рисковать всей армией, расположенной на невыгодной позиции, или следует оставить Москву без боя. Вопреки регламенту (высказывание от младшего по чину к старшему), слово взял Барклай-де-Толли и чётко, последовательно объяснил, почему сражение давать нельзя, надо отступить. И он собственно первым озвучил мысль, что с потерей Москвы не потеряна Россия, а овладение Москвой приготовит гибель Наполеону ... И надо сказать, Михаил Богданович смог убедить в своей правоте даже военачальников, в храбрости которых не приходилось сомневаться: Александра Остермана-Толстого, Карла Толя, Николая Раевского.

Военный совет в Филях
Иллюстрация к роману Льва Толстого Война и мир
Алексей КИВШЕНКО
(на картине слева направо изображены: Кайсаров, Кутузов, Коновницын, Раевский, Остерман-Толстой, Барклай-де-Толли, Уваров, Дохтуров, Ермолов, Толь, Беннигсен)

Признавая бесперспективность избранной позиции для сражения, в качестве альтернативы было высказано намерение проявить патриотизм и красиво принять смерть у стен Кремля. Её подержали Беннигсен, Ермолов (который позже писал, что высказался так, боясь упрёков современников), Дохтуров, Коновницын. То есть практически был паритет.

Военный совет в Филях.
Алексей КИВШЕНКО

Кутузов в конце совета подытожил эти высказывания и вынес окончательное решение:

С потерянием Москвы не потеряна еще Россия. Первою обязанностью ставлю себе сохранить армию, сблизиться с теми войсками, которые идут к ней на подкрепление, и самым уступлением Москвы приготовить неизбежную гибель неприятелю. Поэтому я намерен, пройдя Москву, отступить по Рязанской дороге. Знаю, ответственность падет на меня, но жертвую собою для спасения Отечества. Приказываю отступать!

Кутузов после военного Совета в Филях
Иллюстрация к роману Льва Толстого Война и мир
Дементий ШМАРИНОВ

Кутузов в Филях
Александр АПСИТ

Итак, на военном совете в Филях вечером 13 сентября были приняты два весьма важных решения: о сдаче Москвы без боя и отступлении русской армии по Рязанской дороге. Проведение войск через Москву было поручено Барклаю-де-Толли, а командующему арьергардом генералу Милорадовичу Кутузов через Ермолова приказал почтить древнюю столицу ВИДОМ сражения под стенами её .

Получив такой приказ главнокомандующего, Михаил Андреевич Милорадович очень удивился, рассвирепел и отказался давать сражение. Конечно, он понимал опасность, грозившую российской армии в тот момент, и отправил своего адъютанта к Мюрату с предложением заключить однодневное перемирие, во время которого русская армия могла бы беспрепятственно проследовать через Москву, недвусмысленно намекнув маршалу, что в противном случае его отряд будет драться за каждый дом и улицу и оставит французам Москву в руинах... Французы покорно ждали, пока русская армия и жители Москвы покинут древнюю столицу.

Русская армия и жители оставляют Москву в 1812 году.
А.СЕМЁНОВ, А.СОКОЛОВ

Это перемирие устраивало и противника, так как и Мюрат, и Наполеон полагали, что это первый сигнал к мирным переговорам, которых так добивался французский император. Да и жертвовать своими силами, изрядно потрёпанными в Бородинском сражении, тоже никому не хотелось. Состоялась ли личная встреча в тот исторический момент двух великих военачальников – маршала Мюрата и генерала Милорадовича, прозванного русским Мюратом, этих двух франтов точно не известно (существуют разные на то мнения), но вот, что вспоминал об их контактах в своих Записках генерал Алексей Ермолов:

Генерал Милорадович не один раз имел свидание с Мюратом, королем неаполитанским... Мюрат являлся то одетый по-гишпански, то в вымышленном преглупом костюме, с собольей шапкою, в глазетовых панталонах. Милорадович – на казачьей лошади, с плетью, с тремя шалями ярких цветов, не согласующихся между собою, которые, концами обернутые вокруг шеи, во всю длину развивались по воле ветра. Третьего подобного не было в армиях.

В русских войсках же после сообщения о решении в Филях, царило уныние. Офицеры и солдаты, запутавшиеся в постоянно меняющихся заявлениях фельдмаршала, недоумевали и не хотели верить: Я помню, когда адъютант мой Линдель привез приказ о сдаче Москвы, все умы пришли в волнение: большая часть плакала, многие срывали с себя мундиры и не хотели служить после поносного отступления, или лучше, уступления Москвы. Мой генерал Бороздин решительно почел приказ сей изменническим и не трогался с места до тех пор, пока не приехал на смену его генерал Дохтуров. (C.И. Маевский Мой век... )

Портрет графа Фёдора Васильевича Ростопчина
Орест КИПРЕНСКИЙ

Что уж тогда говорить о генерал-губернаторе Москвы Фёдоре Васильевиче Ростопчине, которого Кутузов сбивал с толку и водил за нос своими противоречивыми декларациями: Настоящий мой предмет есть спасение Москвы; Не решен еще вопрос: потерять ли армию, или потерять Москву? По моему мнению, с потерей Москвы соединена потеря России; Небезызвестно каждому из начальников, что армия российская должна иметь решительное сражение под стенами Москвы (последнее было сказано 12 сентября) Так что приходится только посочувствовать этому малосимпатичному человеку.

Граф Ростопчин и купеческий сын Верещагин на дворе губернаторского дома в Москве
Иллюстрация к роману Льва Толстого Война и мир
Алексей КИВШЕНКО

Утром 13 сентября граф Ростопчин совершил бессмысленный и жестокий поступок. В 10 часов утра он вышел из своего дома на Большой Лубянке к огромной толпе, собравшейся, чтобы узнать у самого главнокомандующего, на самом ли деле будет сдана Москва. Чтобы отвлечь её внимание и направить страсти собравшихся в другое русло, Ростопчин приказал привести арестованного купеческого сына Верещагина, которого он самолично обвинил в предательстве, вменив ему в вину перевод старых наполеоновских листков – Письма Наполеона к Прусскому Королю и Речи, произнесенной Наполеоном к князьям Рейнского союза в Дрездене . Из этого генерал-губернатор раздул дело вселенского масштаба, представив Верещагина уже как злостного составителя прокламаций.

Смерть Верещагина
Клавдий ЛЕБЕДЕВ

Ростопчин стал кричать, что Верещагин – единственный из москвичей, предавший Отечество, и приказал двум драгунским унтер-офицерам зарубить его саблями. Когда Верещагин упал, толпа довершила расправу...

Конечно, не все москвичи ждали приказа об отступлении, когда за пару недель до этого начался перевод различных государственных учреждений, канцелярий, казённого имущества во Владимир, Нижний Новгород и другие города. Более дальновидные и состоятельные граждане стали потихоньку покидать первопрестольную. Тем не менее масса народа ещё оставалась, среди них большое количество больных и раненых (по разным данным около 20 тысяч человек), эвакуированных с предшествующих сражений в Москву и тех, кому удалось-таки выбраться из бородинского пекла и из-под Можайска.

Раненые в Бородинском сражении прибывают в Москву
Иллюстрация к роману Война и мир Льва Толстого
Александр АПСИТ

Раненые во дворе Ростовых
Иллюстрация к роману Война и мир Льва Толстого
Андрей НИКОЛАЕВ

Были, конечно, добрые души, такие, как раненый при Бородино командир 2-й cводной гренадерской дивизии граф Воронцов (ага, именно тот самый полумилорд-полуневежда..., но есть надежда... , ославленный позже нашим всё на века), который приказал оставить барахло и богатства нескольких поколений своей семьи, погружённое на подводы, и отдать их для эвакуации раненых; им было вывезено в имение во Владимирской губернии порядка 450 человек – генералов, офицеров, денщиков и солдат. А потом в Андреевском Михаил Семёнович организовал госпиталь, где лечились на его содержании эти раненые до полного выздоровления.

Портрет генерала Михаила Воронцова
Джордж ДОУ

Но другим так не повезло. По свидетельству французского штабного генерала Жана-Жака-Жермена Пеле-Клозо 14 сентября Кутузов приказал Милорадовичу доставить французам записку за подписью дежурного генерала П. Кайсарова и адресованную начальнику Главного штаба французской армии Луи-Александру Бертье: Раненые, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск . Чем это человеколюбие обернулось в сожжённой Москве догадаться не трудно.

Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля. ... С негодованием смотрели на это войска
(генерал Алексей Ермолов)

Как уже говорила, организацию прохода войск через Москву Кутузов поручил Барклаю-де-Толли, который написал Ростопчину: Армии выступают сего числа ночью двумя колоннами, из коих одна пойдет через Калужскую заставу, а другая пойдет через Смоленскую... Прошу вас приказать принять все нужные меры для сохранения покоя и тишины как со стороны оставшихся жителей, так и для предупреждения злоупотребления войск, расставляя по всем улицам полицейские команды. Для армии же необходимо иметь сколь можно большее число проводников, которым все большие и проселочные дороги были бы известны .

Отход русских войск через Москву
И. АРХИПОВ

Вывод русских войск из Москвы в 1812 году
Василий ЛЕБЕДЕВ

Ростопчин выполнил приказ, и дисциплина при проходе войск через Москву была строжайшей. Барклай провел в седле восемнадцать часов и выехал из Москвы с последним отрядом в 9 часов вечера. Москвичи, поначалу приветливо и восторженно встречавшие русскую армию, затем поняли, что она просто следует через Москву, растерянно замолчали, глядя на уходящее войско. Солдаты чувствовали себя неловко, были угрюмы, не разговаривали, некоторые даже плакали. Кутузов, ещё не предполагая силу недовольства москвичей против него, сначала поехал через город верхом, но потом пересел в карету и попросил своего адъютанта князя А.Б. Голицына проводить его из Москвы так, чтоб сколько можно ни с кем не встретились .

Вместе с армией выехал из Москвы и Фёдор Ростопчин. Как генерал-губернатор Москвы он считал своим долгом быть при армии, пока она будет находиться в пределах Московской губернии.

Жители оставляют Москву
Николай САМОКИШ

Бегство жителей из Москвы
Клавдий Лебедев

Бегство жителей из Москвы
Александр АПСИТ

Вcлед за армией или вместе с нею двинулись через московские заставы тысячи телег и экипажей, а также десятки тысяч горожан, покидавших город пешком. Эта гигантская полноводная река, состоящая из стариков, мужиков, баб, разряженных барышень, матерей с грудными младенцами на руках и малолетними детьми, карет, телег и повозок, гружённых добром, домашним скарбом и всевозможной домашней живностью, хлынула враз по всем площадям, улицам и переулкам. Это уже был не ход армии, а перемещение целых народов с одного конца света на другой (C.И. Маевский Мой век, или история генерала Маевского )

Уход жителей из Москвы
Иллюстрация к роману Льва Толстого Война и мир
Андрей НИКОЛАЕВ

Неожиданно в батальонах, последними покидавших город, заиграла музыка...
– Какая каналья велела вам, чтобы играла музыка? – закричал генерал от инфантерии Михаил Андреевич Милорадович командующему гарнизоном генерал-лейтенанту Брозину.
– По уставу Петра Великого, когда гарнизон оставляет крепость, то играет музыка , – ответил педантичный Василий Иванович.
– А где написано в уставе Петра Великого о сдаче Москвы? – рявкнул Милорадович. Извольте велеть замолчать музыке!

Портрет генерала Михаила Андреевича Милорадовича
Юрий ИВАНОВ

И уже вечером 14 сентября солдаты и офицеры отступающей русской армии увидели на горизонте всполохи московского пожара: горело на Солянке, в Китай-городе, за Яузским мостом... За ночь пожар значительно усилился и охватил большую часть города.